Алексей Бочков


Когда началась война, мне, как и большинству наших однокурсников, было 6 лет. Все эти памятные и трагические 4 года я провёл в Москве. Мои ближайшие родные не воевали: у отца была сильная близорукость, дядья (мамины братья) – инженеры, имели «бронь» и работали в оборонной промышленности. Брат отца (ему было за 50), в прошлом – военный лётчик ещё в 1-ой мировой и в Гражданской войне, майор, работал на авиазаводе, где был начальником сборочного цеха. Из его рассказов того времени помню поразившую меня деталь: каждый 20-й выпускаемый самолёт он проверял в воздухе лично. Иногда брал с собой начальника ОТК. Если же последний упирался – мол, не моё это дело, дядя его урезонивал: «Ты ведь сам всё проверял, чего ты боишься?» Понятно, что ОТК работал особенно ответственно.

Главное в моих личных воспоминаниях о войне – голод, холод и темнота. Мы жили в перенаселённой коммуналке – впрочем, кто тогда жил иначе? У нас было, почти по Высоцкому – правда, не «на 28 комнаток всего одна уборная», а на 21 человека, но ведь и это немало! Так продолжалось до второй половины 50-х, до строительства ныне бездумно шпыняемых «хрущоб». (Кстати, я Хрущёва уважаю – это единственный коммунистический лидер, который начал хоть что-то реальное делать для людей, а не только для показухи и ВПК). К слову сказать, я не могу подтвердить побасенок о дружбе и взаимопомощи советских людей в тяжёлых условиях: в памяти остались непрекращающиеся соседские споры, главным образом, на тему о том, как собирать деньги на оплату «жировок» – из расчёта на человека, на комнату или на кв. метры.

Особенно тяжёлой была зима 1941 – 1942 года. Трудно было с дровами. То, что удавалось добыть, мы хранили в комнате под роялем, (моя мать была пианистка). Позже я под ним спал, пока явно не вырос из этого «алькова». А ещё воровали торф, который привозили для больничной кухни, (мы жили на территории большого больнично-госпитального комплекса). Это было небезопасно, но зато горел он здорово. Только от него оставалось очень много золы, а выносить её полагалось мне. Сначала у нас была «буржуйка» – железная печка с трубой, выведённой в окно. Позже удалось построить «времянку» – кирпичную печь с плитой, на которой можно было что-то приготовить (если, конечно, было из чего). Света почти не было – жили при «коптилках», уроки делать приходилось при них же. О санитарных условиях того времени можно не распространяться, но каким-то чудом ни у меня с братом, ни у кого из нашей семьи не было вшей (я до сих пор не знаю, как они выглядят).

Школа, к счастью, была недалеко, но бегать туда по морозу в драном пальто и драных варежках с портфелем в коченеющих руках было всё же несладко. В школе было холодно, мы сидели, подсунув руки под задницы, чтобы их немного отогреть. За ночь здание выстуживалось, и на первых уроках, пока мы слегка не отогревали класс собственным теплом и дыханием, писать «палочки» ледяными руками было мучительно. На первых уроках чернила на партах не успевали оттаять, так что в моду вошли чернильницы-«непроливашки». Мы носили их из дома в вязаных сумочках, чтобы чернила не успели замёрзнуть.

Кстати, именно в этой школе №554 я познакомился с нашими однокурсниками Володей Леоновым и Лёвой Видавским. Из крупных личных событий помню хлебные карточки, которые я умудрился потерять в булочной (а, может быть, их спёрли?). Для меня дело обошлось спокойно, т.к. мама незадолго до этого слышала душераздирающую историю с одним моим сверстником, попавшим в такую же беду – его, доведённая до отчаяния, мать так бушевала, что бедный мальчик забился под кровать и там от потрясения умер.
И ещё одно очень острое воспоминание. Кажется, с 1942 года нам в школе стали выдавать на большой перемене, в качестве завтрака, бублики. И вот, сидишь на уроке, учительницу слушать не можешь – запах из кармана одуряющий. Время от времени таскаешь кусочки мякоти и втихомолку жуёшь (мякоти потому, что корочка хрустит на зубах, и можно попасться на запретном).

Немцы той зимой бомбили Москву почти каждую ночь, а т.к. мы жили в Замоскворечье, недалеко от военных заводов (ЗИЛ, «Шарикоподшипник»), нашему району доставалось. По тревоге надо было бежать в подвал соседнего дома (импровизированное и весьма условное бомбоубежище) и отсиживаться там иногда всю ночь. Прекрасно помню 2-ой том Пушкина (он у меня сохранился до сих пор), который мама всегда успевала захватить с собой и читала нам вслух. Даже сейчас сказки Пушкина у меня невольно ассоциируются с тоской и холодом в том мрачном подвале. Помню, что тогда, особенно осенью 1941 года, многие читали «Войну и мир», а у нас дома родители читали вслух, так что эта книга была для меня родной с детства.

Однажды однотонная бомба, (почему-то, называемая обывателями «торпедой»), ухнула недалеко от нас и смела с лица земли целый квартал на Б. Серпуховке. Наш подвал сильно тряхнуло, но он устоял, и нас не завалило, хотя мы все, и взрослые, и дети натерпелись страха. Наутро мы нашли нашу комнату с выбитыми стёклами, а ведь был, кажется, ноябрь. Конечно, мы, мальчишки, помчались поглазеть на здоровенную воронку. Мне особенно запомнились развалины одного дома, разрезанного, как ножом. Разбитые комнаты являли собой только одну уцелевшую стену, к которой были прислонены, где кровать, где шкаф на остатках пола – всё остальное слизнуло взрывом. На 1-ом этаже одного из домов была Сберкасса, и говорили, что на следующий день по всей Серпуховке бегали люди и подбирали разлетевшиеся денежные бумажки…
Немцы тогда увлекались «зажигалками», маленькими термитными бомбами, которые, попав в дом, неизменно вызывали пожары. Однажды в наш сад вывалили их множество (наверное, с воздуха этот большой тёмный массив казался соблазнительной целью), и многие деревья сгорели. Мы потом таскали их обугленные ветки на дрова.

Когда мы попривыкли к бомбёжкам и несколько осмелели, иногда удавалось улизнуть от родителей во время тревоги и созерцать на крыше эффектное зрелище: пожары, мечущиеся по небу лучи прожекторов, вспышки выстрелов, нервный лай зениток, иногда мечущийся в лучах прожекторов самолётик (свой, или чужой – не понять). Особой удачей у нас, мальчишек, было подобрать на земле осколок зенитного снаряда – они имели в детской среде очень высокую «меновую» ценность.
Бывало, в начале ночи, когда не ложились спать в ожидании тревоги, отец подходил к окну, вглядывался в чёрное небо и напевал из «Пиковой дамы» в современной интерпретации: «Уж полночь близится, а «германа» всё нет!» Вообще, всякий юмор очень помогал в жизни. Мой отец, художник, работал тогда в «Окнах ТАСС» (ранее – «Окна РОСТА»). И вот, по его рассказу, как-то художники, дурачась, устроили соревнование – кто лучше символически изобразит голод. Победивший рисунок был – задница, заросшая паутиной.

У нас во дворе (большой больничный сад) держали один их аэростатов заграждения. Для его наполнения водород доставляли в огромных «колбасах». Приводили их молоденькие девицы в красноармейской форме, ведя целым взводом по улицам за верёвки. Картина была презабавная: плывёт такая туша на уровне вторых этажей, а под ней, как привязанные, девчонки – если смотреть издалека (а близко не подпускали), как муравьи на ниточках. Потом эту «колбасу» соединяли широченной кишкой с аэростатом, и эти же девицы по команде с визгом наваливались на неё задами, тем самым передавливая водород в аэростат. В этих колбасах какую-то роль играли длинные резиновые шнуры квадратного сечения, толщиной порядка 5 мм. Эта резина великолепно подходила для изготовления рогаток, так что за её обрывками шла настоящая охота после ухода девичьего взвода.

Говоря об этих годах, нельзя не вспомнить всем знакомый элемент – чёрный картонный громкоговоритель, который висел, наверное, в каждой комнате по всей стране. Он был, конечно, постоянно включён – из него шли сигналы воздушной тревоги, по нему все слушали сводки Совинформбюро. По радио довольно часто шли передачи для детей – надо отдать должное, по тем временам совсем неплохие. Думаю, все мы помним «Театр у микрофона» и «Клуб знаменитых капитанов». Года с 1944 я просиживал около «тарелки» часами, надеясь первым услышать, что кончилась война.

Как видите, я не могу рассказать о войне ничего патетического и героического – это только оставшиеся в памяти личные воспоминания «сопляка»-мальчишки. День Победы я встретил в Морозовской больнице, где валялся в скарлатине, и мало, что могу об этом рассказать.
 


© Angel.
Besucherzahler Chat and date with beautiful Russian women
счетчик посещений

Хостинг от uCoz